Редактор книги Илья Борисович Мельников

 Мельников

Пришло время. В иной мир уходит все больше  моих знакомых. С одними я дружил, с другими, просто здоровался на пляже. Сегодня,  я могу только поднять  рюмку со словами: «Не чокаясь!».

Полвека назад я познакомился с Ильей Борисовичем Мельниковым. В газете «Евпаторийская здравница» он вычитывал мои первые заметки. Потом я принес ему свою первую повесть «В паутине смерти». Эта книга была о том, чего НЕ БЫЛО в СССР: наркотиков, наркоманов, и коррупции.

Какое-то странное слово «не чокаясь!». Еще недавно мы вместе отмечали дни рождения, говорили о современной литературе, а  сейчас его нет с нами.  Илья Мельников был не только редактором от Бога. Он был поэтом. Настоящим поэтом с большой буквы.

В январе, мы могли бы отмечать очередной день рождения, но его нет с нами.

На книжной полке рядом с книгами Ильи Мельникова стоят и мои книги. Он их редактировал.

Сегодня я решил опубликовать отрывок из книги «Вольф Мессинг: «Никогда не общайся с миром мертвых».

Редактировал эту книгу Илья Борисович Мельников.

Роман о сумасшедших

 

Я брожу по замерзшему пляжу, оставлял на снегу следы своих ботинок, и пытаюсь найти первую строчку для этой главы. Но в голову лезут обкатанные временем штампы: «40 лет назад я впервые переступил порог Евпаторийского литературного объединения». Звучит красиво, круглая дата, но, по сути, это вранье, потому что я не помню, сколько мне было лет, когда впервые я написал некий художественный текст, который требовал обсуждения в кругу таких же, как я, жаждущих стать великими властителями человеческих дум. И еще одно вранье в первой же строчке: евпаторийское ЛИТО никогда не имело своего помещения, а значит, я не мог переступить «порог Евпаторийского литературного объединения сорок лет назад».

С газетным штампом ничего не вышло. Но надо ж с чего-то начать. Может быть, так: «Время было советское. Партия и правительство проявляли неустанную заботу о творческой интеллигенции». Вроде бы все на месте, и слова правильные, и акценты сделаны верно. Партия на первом месте, правительство чуть ниже, но вранье сапожным гвоздем вылезает и из этой фразы. Не было в нашем ЛИТО интеллигенции. Слесарей помню, работяг с завода видел, худосочных девиц с затуманенным взором, морем, луной и сердечком, которое то ли билось, то ли стучало в школьной тетрадке, и я, собственной персоной, «интеллигент в третьем поколении» — санитар городской психиатрической больницы, сын портного и домохозяйки. Наглый и самоуверенный, не имеющий никакого понятия о литературном труде, но желающий сообщить миру нечто важное о своей жизни.

Мы спорили друг с другом до хрипоты и обижались на тех, кто пытался образумить нас, неучей, что писательский труд — это, прежде всего, талант и непосильная каторга за письменным столом. Ежедневная, еженощная борьба с выдуманными героями, тысячи портретов, десятки тысяч диалогов, и все время слова, слова, слова.

Где сейчас эти «будущие гении»? Чем занимаются? Написали ли они свой главный роман? Как сложилась их жизнь?

Я не помню даже фамилий «подававших надежды». Мы собирались по выходным в редакции городской газеты. Читали свои рассказы, стихи, главы из ненаписанных книг, но чаще всего на суд зрителей выносился записанный на мятых листах бумаги «поток сознания».

Эти тексты нельзя было назвать рассказом, зарисовкой, повестью, но они имели успех. Вычурные фразы, странные обороты речи, отсутствие сюжета — все это казалось тогда чем-то новаторским, гениальным, но только в авторском исполнении. Стоило взять в руки измученный автором листок бумаги и посмотреть на синие кривые строчки своими глазами, как тут же исчезал «ораторский гипноз» исполнителя, и написанный текст уже не казался таким гениальным.

Почему именно сейчас мне вспомнился этот «литературный поток сознания»? Ответа нет. Просто на холодном зимнем пляже после приливной волны остается еле заметная цепочка моих следов, так и в памяти моей растворились без остатка лица непризнанных гениев из евпаторийского ЛИТО, но остался завораживающий голос и «поток сознания» неожиданно появившегося и навсегда исчезнувшего человека.

В воскресенье тринадцатого я дописывал очередную главу нового детектива о народном мстителе. Мой главный герой, журналист-убийца, весьма похожий на самого автора, взорвав машину со столичными грабителями, завершал финальный диалог с женщиной-свидетелем. И вот она уже пошла с букетом желтых роз, чтобы положить их на только что убитого честным человеком разбойника, как вдруг звякнул телефон, напоминая, что в реальной жизни через полчаса меня ждут в евпаторийском ЛИТО с тридцатиминутной речью.

А у меня перед глазами желтые розы, женщина-свидетель, взорванная машина и три мужских трупа. Я смотрю на будильник, отсчитывающий минуты. Надо срочно дописать абзац. А может, их оставить в живых? Я же могу даровать им жизнь. Три недостойных негодяя лежат без движения на залитом желтой краской асфальте. Убить или оставить. Быстро скользят минуты в часах. Бог с ними — я дарую им жизнь. Это их день — 13 января 2008 года, потому что сегодня меня пригласили в ЛИТО выступить перед теми, с кем начинал, рассказать об итогах и, наверное, научить чему-то тех, у кого еще все впереди. Последним — я могу только завидовать.

Я убираю слово смерть из третьей главы. Три негодяя переживут «Тайну красного чемодана», но доживут ли они до конца книги, не знает никто, даже автор, потому что детектив я пишу вместе с читателями и тут же выкладываю только что написанное в Интернет… Это первый подобный опыт создания криминального чтива в реальном времени.

Я отключаю компьютер и возвращаюсь в суету моего родного города, где нет отравленных бумажников, взрывов машин и желтых роз. Меня ждут в ЛИТО.

Перекресток Победы — Некрасова. Красный глаз светофора, за спиной городской ЗАГС, впереди памятник маршалу Соколову, а через два дома профсоюзная обитель, приютившая на время местных поэтов, писателей и тех, кто пытается заявить о себе.

Я вываливаю из дипломата свои книги, те, что вместились в его нутро, и выставляю в длинный ряд на столе президиума. В той прошлой жизни в ЛИТО не было стола президиума, поэтому, наверное, никто и не тащил туда своих книг. Но сегодня я должен говорить какие-то слова о творчестве, отчитаться о проделанной работе. Вместо этого я рассказываю о том, как меня известный русский писатель Владислав Бахревский отхлестал однажды прилюдно за то, что я приношу в ЛИТО короткие малохудожественные тексты и называю их рассказами. Он говорил, что рассказ — самый трудный литературный жанр, и написать его дано не каждому.

— Я бы тебе советовал написать роман, — завершил вдруг полный разгром моего творения Владислав Анатольевич. — Ты знаешь такое, о чем не знает никто из профессиональных писателей.

— Роман о сумасшедших, — недовольно бросаю я Бахревскому.

— Нет, — качает он головой. — Напиши роман о жизни, о людях, о тех, кто оказался в критической ситуации. О наркоманах и врачах.

Больше в ЛИТО я не ходил. Я обиделся, потому что не представлял, как можно сесть и написать огромный текст, как выстроить сюжет, чтобы он захватил читателя и держал в напряжении до последней страницы.

Дома я забросил на шкаф свои рассказы и забыл о ЛИТО, как о страшном сне. Воскресные разговоры о литературе и поэзии я поменял на походы в горы, летние заплывы в море и умные разговоры с любимыми женщинами.

А потом я написал роман, затем второй, третий… Стотысячные тиражи, фильм по мотивам на киностудии имени Горького в Москве и рекомендация в Союз писателей, подписанная… Владиславом Бахревским.

— Я же говорил тебе — пиши роман, — напомнил наш последний разговор в ЛИТО Владислав Анатольевич.

— Я просто умею держать удар, — возразил я своему наставнику. — И книги эти писал десять лет, ни с кем не советуясь и никому не показывая.

Я пересказываю эту историю тем, кто делает первые шаги в литературе, и говорю, что никогда не читаю чужих текстов, потому что боюсь ошибиться, потому что я не судья, и не каждый из тех, кто сегодня приходит в ЛИТО, способен держать удар, как санитар из психушки.

На этой встрече я хотел рассказать им еще о «потоке сознания» и авторском прочтение текста. О том, что роман невозможно написать, пока он не превратит тебя в своего раба, пока выдуманные тобой герои не заживут своей жизнью в твоей голове, и ты не услышишь их голоса, и не станешь говорить с ними, как с живыми людьми. А еще мне хотелось рассказать будущим писателям о замерзшем пляже и морской волне, которая смывает следы на песке, так же, как неумолимое время уничтожает память о тех, кто приходил в этот мир со своим «потоком сознания».

Вместо этого я пересказываю только что написанную главу с желтыми розами, взорванной машиной и оставленными в живых грабителями. Меня внимательно слушают и не могут понять, при чем тут женщина с розами.

Вспоминая сюжет, я задумываюсь, и правда, а откуда она взялась — эта женщина с желтыми розами. Мелькнет в эпизоде и исчезнет навсегда. Стоило ли тратить время на ее портрет, диалог, если она даже не свидетель убийства, не героиня, не моя знакомая, которую просто хочется «вставить в текст» из-за ее красивой фигуры, мягкого голоса и дамского шарма.

Когда торговка цветами появилась на остановке автобуса со своими желтыми розами, мне и в голову не могло прийти, что Марат заставит ее положить цветы на грудь погибшего авторитета. Какая-то странная идея, превратившаяся в некий символ, а может, это была месть журналиста трусливой бабе с цветами, которая не хотела помочь обворованному человеку. Мой герой отомстил ей, зло и беспощадно, превратившись на ее глазах из жалкого «терпилы» во всемогущего «народного мстителя», взрывающего автомобили, а колючие желтые розы стали символом силы и справедливости.

Все. Пора тормозить. Я вгоняю ничего не значащий для сюжета моего романа эпизод в рецензию на книгу. Так поступают литературные критики. Выхватив из романа какой-то кусок текста, они начинают с умным видом хороводить его своими измышлениями, объясняя автору, что он имел в виду на самом деле. И что тогда остается автору: кивать головой, соглашаться, а может, броситься во все тяжкие и доказывать критику и читателям, что баба с цветами — всего лишь поток сознания и, выписывая ее образ, ничего подобного он не думал. Да кто ж тебе поверит, если своим коллегам из ЛИТО ты толком так и не смог ничего объяснить.

Можно было бы поговорить об этой женщине с Владиславом Бахревским. После вступления в Союз писателей я вновь стал встречаться со своим учителем и приносить ему рассказы, один из которых был даже опубликован в газете «Совершенно секретно».

Тем самым я хотел доказать Владиславу Анатольевичу, что уже освоил и этот самый трудный жанр. Но думаю, что ему достаточно и своих литературных героев, сочно выписанных, навсегда запомнившихся миллионам читателей.

Ладно, бог с ней, с продавщицей желтых роз. Кому она интересна, кроме автора. Читатель детектива пролистнет ее и навсегда забудет, потому что в ней нет тайны и она ничто для сюжета. Просто яркий эпизод, один из тысячи в моем длиннющем романе по имени жизнь.

 

Источник www.agatov.com

Комментарии
Добавить новый Поиск
Оставить комментарий
Имя:
Email:
 
Тема:
 
Пожалуйста, введите проверочный код, который Вы видите на картинке.

3.25 Copyright (C) 2007 Alain Georgette / Copyright (C) 2006 Frantisek Hliva. All rights reserved."