Среди моих учителей и наставников был великий русский писатель Владислав Анатольевич Бахревский. Одно время он жил и работал в Евпатории и возглавлял городское литературное объединение. Я ему приносил свои первые рассказы, он их внимательно читал, потом разбирал каждую строчку. Сегодня я прекрасно понимаю, что если б не было в Евпатории Владислава  Бахревского, то на одного автора детективов было бы меньше. А началась наша дружба с роковой ошибки Владислава Бахревского, которая изменила всю мою жизнь.

Пока бродил по замерзшему городу и на пустынном пляже оставлял на снегу следы своих ботинок, я пытался найти первую строчку для этой статьи. Но в голову лезли обкатанные временем штампы: «40 лет назад я впервые переступил порог Евпаторийского литературного объединения». Звучит красиво, круглая дата,  но похоже на вранье, потому что я не помню, сколько мне было лет, когда впервые я написал некий художественный текст, который требовал обсуждения в кругу таких же, как я,  жаждущих стать великими властителями человеческих дум. И еще одно вранье в первой же строчке: евпаторийское ЛИТО никогда не имело своего помещения, а значит, я не мог переступить «порог Евпаторийского литературного объединения сорок лет назад».

С газетным  штампом ничего не вышло.  Но надо ж с чего–то начать. Может быть так: «Время было советское. Партия и правительство проявляли неустанную заботу о творческой интеллигенции».  Вроде бы все на месте и слова правильные, и акценты сделаны, верно. Партия на первом месте, правительство чуть ниже, но вранье сапожным гвоздем вылезает и из этой фразы. Не было в нашем ЛИТО  интеллигенции. Слесарей помню, работяг с завода видел, худосочных девиц с затуманенным взором, морем, луной и сердечком, которое то ли билось, то ли стучало в школьной тетрадке и я,  собственной персоной, «интеллигент в третьем поколении» – санитар городской психиатрической больницы. Наглый и самоуверенный, не имеющий никакого понятия о литературном труде, но желающий сообщить миру нечто важное.

Мы спорили друг с другом до хрипоты и обижались на тех, кто пытался образумить нас неучей, что писательский труд – это, прежде всего талант и непосильная каторга за письменным столом. Ежедневная, еженощная борьба с выдуманными героями, тысячи портретов, и десятки тысяч диалогов и все время слова… слова… слова.

Где сейчас – эти «будущие гении»? Чем занимаются? Написали ли они свой главный роман? Как сложилась их жизнь?

Я не помню даже фамилий, «подававших надежды». Мы собирались по выходным в редакции городской газеты. Читали свои рассказы, стихи, главы из ненаписанных книг, но чаще всего на суд зрителей  выносился, записанный на мятых листах бумаги,  «поток сознания».

Эти тексты нельзя было назвать рассказом, зарисовкой, повестью, но они имели успех. Вычурные фразы, странные обороты речи, отсутствие сюжета - все это казалось тогда чем-то новаторским, гениальным, но только в авторском исполнении. Стоило взять в руки, измученный автором листок бумаги, и посмотреть на синие кривые строчки своими глазами, как  тут же исчезал «ораторский гипноз» исполнителя, и написанный текст уже не казался таким гениальным.

Почему именно сейчас мне вспомнился этот «литературный поток сознания». Ответа нет. Просто на холодном зимнем пляже после приливной волны остается еле заметная цепочка моих следов, так и в памяти моей растворились без остатка лица непризнанных гениев из евпаторийского ЛИТО, но остался завораживающий голос и «поток сознания» неожиданно появившегося и навсегда исчезнувшего человека.

В воскресенье тринадцатого я дописывал очередную главу нового детектива «Оранжевая перезагрузка». Мой главный герой  журналист – убийца, весьма похожий на самого автора, взорвав машину со столичными грабителями, завершал финальный диалог с женщиной-свидетелем. И вот, она уже пошла с букетом желтых роз, чтобы положить их на только что убитого честным человеком разбойника, как вдруг звякнул телефон, напоминая, что в реальной жизни через полчаса меня ждут в евпаторийском ЛИТО с тридцатиминутной речью.

А у меня перед глазами желтые розы, женщина-свидетель, взорванная машина и три мужских трупа. Я смотрю на мобильник, отсчитывающий минуты. Надо срочно дописать абзац. А может их оставить в живых? Я же могу даровать им жизнь. Три недостойных негодяя лежат без движения на залитом желтой краской асфальте. Убить или оставить. Быстро скользят минуты в часах. Бог с ними – я дарую им жизнь. Это их день – 13 января 2008 года, потому что сегодня меня пригласили в ЛИТО выступить перед теми с кем начинал, рассказать об итогах и, наверное, научить чему – то тех, у кого еще все впереди. Последним – я могу только завидовать.

Я убираю слово смерть из третьей главы.  Три негодяя переживут «Тайну красного чемодана», но доживут ли они  до конца книги, не знает никто, даже автор, потому что детектив я пишу вместе с читателем и тут же выкладываю только что написанное в Интернет…

Это первый подобный опыт создания криминального чтива в реальном времени.

Я отключаю компьютер и возвращаюсь в суету моего родного города, где нет отравленных бумажников,  взрывов машин и желтых роз. Меня ждут в ЛИТО.

Перекресток Победы-Некрасова. Красный глаз светофора, за спиной городской ЗАГС впереди памятник маршалу – евпаторийцу, а через два дома профсоюзная обитель, приютившая на время местных поэтов, писателей и тех, кто пытается заявить о себе.

Я вываливаю из дипломата свои книги, те, что вместились в его нутро, и выставляю в длинный ряд на столе президиума. В той прошлой жизни в ЛИТО не было стола президиума, поэтому, наверное, никто и не тащил туда своих книг. Но сегодня я должен говорить какие-то слова о творчестве, отчитаться о проделанной работе. А я вслух вспоминаю, как меня великий русский писатель (это не преувеличение, это моя оценка) Владислав Бахревский отхлестал однажды прилюдно за то, что я приношу в ЛИТО короткие малохудожественные тексты и называю их рассказами. Он говорил, что рассказ самый трудный литературный жанр и написать его, дано не каждому.

- Я бы тебе советовал написать роман, - завершил вдруг полный разгром моего творения Владислав Анатольевич, - ты знаешь такое, о чем не знает никто из профессиональных писателей.

- Роман о сумасшедших, - уточняю я у Бахревского.

- Нет, - качает он головой, - напиши роман о жизни, о людях, о тех, кто оказался в критической ситуации. О наркоманах и врачах.

Больше я в ЛИТО не ходил. Я обиделся, потому что не представлял, как можно сесть и написать огромный текст, как выстроить сюжет, чтобы он захватил читателя  и держал в напряжении до последней страницы.

Дома   я забросил на шкаф свои рассказы,  и забыл о ЛИТО,  как о страшном сне.

 А потом написал роман, один, другой, третий… Стотысячные тиражи и фильм по мотивам на киностудии имени Горького в Москве, и рекомендация в Союз писателей, подписанная… Владиславом Бахревским.

- Я же говорил тебе – пиши роман, - напомнил наш последний разговор в ЛИТО Владислав Анатольевич.

- Я просто умею держать удар, - возразил я своему наставнику, - и книги эти я писал десять лет, ни с кем не советуясь и  никому не показывая.

Я пересказываю эту историю тем, кто делает первые шаги в литературе  и говорю, что никогда не читаю чужих текстов потому, что боюсь ошибиться, потому что я не судья,  и не каждый из тех, кто сегодня приходит в ЛИТО способен держать удар, как санитар из психушки.

Я хотел им рассказать еще о «потоке сознания» и авторском прочтении текста, о том, что роман невозможно написать, пока он не превратит тебя в своего раба, пока, выдуманные тобой герои,  не заживут своей жизнью в твоей голове, и ты не услышишь их голоса,  и  не станешь говорить с ними, как с живыми людьми. Но об этом я молчу. Поэты и авторы коротких рассказов меня не поймут, а бывшие коллеги – врачи - психиатры напомнят о галлюцинаторно-параноидной форме шизофрении. И они будут правы, потому что «слышать голоса» и разговаривать со своими героями – это ненормально и опасно для здоровья. А уж идти за ними, отдавая литературным героям на откуп сюжет романа, мерзко и аморально. А еще мне хотелось рассказать им о замерзшем пляже и морской волне, которая смывает следы на песке, так же, как неумолимое время – уничтожает память о тех, кто приходил в этот мир со своим «потоком сознания».

 Вместо этого проверенного газетного штампа, я пересказываю только что написанную главу с желтыми розами, взорванной машиной и оставленными в живых грабителями. Меня внимательно слушают и не могут понять, причем тут женщина с розами.

Вспоминая сюжет, я задумываюсь, и вправду, а откуда она взялась - эта женщина с желтыми розами. Мелькнет в эпизоде и исчезнет навсегда. Стоило ли тратить время на ее портрет, диалог, если она даже не свидетель убийства, не героиня, ни моя знакомая, которую надо вставить в текст.

Когда торговка цветами появилась на остановке автобуса со своими желтыми розами, мне и в голову не могло прийти, что Марат заставит ее положить цветы на грудь погибшего авторитета. Какая – то странная идея, превратившаяся в некий символ, а может, это была месть журналиста трусливой бабе с цветами, которая не хотела помочь обворованному человеку. Мой герой отомстил ей, зло и беспощадно, превратившись из жалкого «терпилы» во всемогущего  «народного мстителя» взрывающего автомобили, а колючие желтые розы стали символом силы и справедливости.

Все. Пора тормозить. Я вгоняю ничего не значащий для сюжета моего романа эпизод в рецензию на книгу. Так поступают литературные критики. Выхватив из романа, какой-то кусок текста, они  начинают с умным видом хороводить его своими измышлениями, объясняя, автору, что он имел ввиду на самом деле. И что тогда остается автору: кивать головой, соглашаться, а может броситься во все тяжкие и доказывать критику и читателям, что баба с цветами – всего лишь поток сознания и, выписывая ее образ, ничего подобного он не думал. Да, кто ж тебе поверит, если своим коллегам из ЛИТО,  ты,  толком, так и  не смог ничего объяснить.

Можно было бы поговорить об этой женщине с Владиславом Бахревским. (После вступления в Союз писателей я вновь стал встречаться со своим учителем  и приносить ему  рассказы, один из которых был  даже опубликован в газете «Совершенно секретно». Тем самым,  я хотел доказать Владиславу Анатольевичу, что уже освоил и этот самый трудный жанр).  Но думаю, что ему достаточно и своих литературных героев, сочно выписанных, навсегда запомнившихся миллионам читателей.

Ладно, Бог с ней, с продавщицей желтых роз. Кому она интересна, кроме автора. Читатель детектива пролистнет ее и навсегда забудет, потому что в ней нет тайны и она ничто для сюжета. Просто яркий эпизод, один из тысячи в моем длиннющем романе по имени жизнь.

Я жил рядом с библиотекой

Для того, чтобы я смог стать писателем, для начала, нужно было не стать … портным. Мой отец, всю жизнь просидевший за швейной машинкой «Зингер», мечтал научить своего сына хорошему надежному ремеслу.

- Портные будут всегда, - говорил он мне в детстве, - эта профессия тебя прокормит. Потому что людям нужно кушать, ремонтировать обувь и шить брюки. Научись ремеслу, пока я жив.

Но я не хотел быть портным, как мой отец. А он был очень хороший портной. Его знал весь город, и он мог пошить самые модные брюки любому клиенту: толстому, худому, стройному и кривому. Брюки прятали, то, что не надо видеть и выпячивали, то чего не было у клиента. В брюках моего отца неказистый мужичонка выглядел стройней и выше, тощий – становился солиднее, а у толстяка – вместе с кривыми ногами исчезал живот. Нет, с животом ничего не происходило, он оставался на своем месте, но его теперь не было видно. Клиенты были довольны, и отец получал свои семь рублей. Это были небольшие деньги, но они помогали выжить нашей семье, потому что зарплаты у портных были невелики, а мама – не работала. Она, как принято у крымчаков, родив сына и дочь, вела хозяйство и помогала отцу.

Я слушал отца, не решаясь спорить, но очень боялся на всю жизнь приковать себя к швейной машинке «Зингер». Мне хотелось быть другим, человеком из рассказов моего отца: отважным путешественником, покорителем океанов. Отец говорил, что жениться надо тогда, когда своими глазами увидишь весь мир. И приводил в пример историю английского принца, который пошел под венец, побывав в Африке, Америке и Китае.

Но я не был английским принцем и в детстве о путешествиях мог только мечтать. Я запоем читал книги о покорителях Амазонки и Северного полюса, об отважных летчиках и моряках. Я был самым активным читателем детской библиотеки имени Макаренко и бегал туда каждый день. Вечно закрытые железные ворота во двор библиотеки выходили на мою Приморскую улицу, а парадное – на главную евпаторийскую улицу – Революцию. До Революции она называлась – Лазаревской, но я не знал, кем был этот Лазарев и почему ее назвали его именем. Сказать по-честному, это меня особо не интересовало. А что такое Революция – я знал. Матросы в бушлатах, Зимний дворец, и штыковая атака на Перекопе, во время которой был ранен в живот мой дед Яша.

Я любил слушать рассказы моего отца о войне, деда – о Перекопе. А сосед по двору маячник дядя Сережа рассказывал нам, пацанам, о море.

В детстве я мечтал о море и дальних путешествиях,   и мне в голову не могло прийти, что я когда-нибудь стану писателем, автором кровавых триллеров и детективов.

Поэтому, когда я слышу рассказ какого–нибудь известного писателя о том, как  он с раннего детства готовил себя  к этой профессии: на отлично учился в школе, литинституте, изучал литературную критику, мне становится грустно. В школе и училище по литературе и русскому у меня был твердый трояк. Больше половины «обязательных»  произведений я не прочел, потому что любил фантастику, детективы и книги о приключениях. Зато я прочитал всю Агату Кристи и большинство книг Юлиана Семенова.

Эти книги и стали моим главным учителем. Свой первый газетный рассказ я написал в 1974 году. Тогда мне  уже исполнилось 24 года,  и за плечами была армия, работа на «скорой» и фельдшерская должность в наркологическом кабинете городской психоневрологической больницы. А еще, с 17 лет мне приходилось выезжать на вызовы к находящимся в обострении душевно больным. Это была самая опасная работа в нашем диспансере. Не каждого больного удавалось уговорить добровольно сесть в машину. Измученный галлюцинациями, страхом и бредом преследования, он видел в белом халате – страшную опасность для себя и отбивался от приехавших за ним врачей, до последнего.

После очередной драки, когда на «удавке» в отделение затаскивали ранее судимого убийцу, дежурный психиатр, показывая на мой синяк под глазом, говорил поучающее: «Удавить человека ума много не надо, а вы войдите в его бред, разговорите больного, убедите его в том, что вы друг и приехали спасти пациента от страшных мыслей и навязчивых галлюцинаций».

- Говорить некогда было, доктор, - оправдывался я, -  Вася, ранее судимый за убийство, ждал меня в прихожей с топором. Поэтому и пришлось «взять его на хомут».

- Но вы же знаете, что удушающие захваты и смирительные рубашки  -  вчерашний день психиатрии. Мы же живем в цивилизованном обществе, - мягко воспитывал меня доктор.

- Милиционер, увидев топор, хотел пристрелить его. Во дворе маленькие дети гуляли, Вася попадал под статью УК о «крайней необходимости», но я решил рискнуть, отвлек больного и накинул на шею полотенце, после чего слегка придушил его. Так, что вреда большого Вашему пациенту мы не причинили, хотя могли и убить его прямо в прихожей. А фингал под глазом пройдет. Это он меня обухом, слегка задел по лицу.

А потом, все что я видел, и то, что я делал в скрытой за высоким забором  от посторонних глаз психбольнице – описал в своей  книге «В паутине смерти».  Это была первая книга о наркоманах и психбольницах, выпущенная в СССР. Так я претворил в жизнь советы Владислава Бахревского. Вот только отпечатали ее в Москве не в 1974, когда я стал ходить в ЛИТО, а через тринадцать лет, в 1987 году.

За это время, выполняя наказ отца,  я успел пройти по горным тропам Северного Урала, Кавказа, Кольского полуострова, побывал на Соловках, в Венгрии, Чехии, Югославии. Занимался каратэ, работал экскурсоводом и инструктором пешеходного туризма в крымских горах, вместе с операми угрозыска «накрывал» наркопритоны, спасал людей от особо опасных психов. Ну, а потом, в голове начиналась настоящая война между добром и злом с непредсказуемым финалом, которая и называется – детектив.  Но я никогда не писал развернутых планов и не выстраивал «бумажных» сюжетов. Мои литературные герои, убивая другу друга, предавая и спасая убогих и беззащитных, жили своей жизнью, призывая иногда автора быть одновременно судьей и палачом над ними.

Вот и вся технология писателя – самоучки. Тот, кто не хочет рисковать и пить шампанское на вершине гор, может поступить иначе. Купить за сто рублей «Пособие по написанию детективов», списать оттуда схему и портреты героев, украсть у кого-нибудь из успешных авторов сюжет и слепить из этого нечто похожее на новую книгу. А дальше дело техники. Придумываете себе громкий псевдоним и название книги, в котором непременно должны быть слова: убить, расстрелять, расчленить, и отправляете рукопись в печать. Думаю, что читателей у новоиспеченного «Графа Шереметьева» или «Марии Кремлевской» будет не меньше, чем у тех, кто пишет детективы годами, пропуская через книги, свою душу, неприступные горы и ночные засады в квартирах убийц и насильников.

Комментарии

Добавить новый Поиск

3.25 Copyright (C) 2007 Alain Georgette / Copyright (C) 2006 Frantisek Hliva. All rights reserved."